Андрей Фурсов: проблемы левых в контексте истории капиталистической системы

В современном мире много противоречий, и одно из них заключается в том, что социальная несправедливость стремительно нарастает, а реакции на нее со стороны объекта этой несправедливости практически нет: она нулевая. Например, за последнее десятилетие в Великобритании богатые стали богаче на 67%, а бедные стали беднее на 54%. Более того, в Англии выходит множество книг, в которых расписывается социальная война, которую ведут верхи против низов.

Эта война носит прежде всего экономический характер, – достаточно посмотреть последнюю книгу Breadline Britain о том, как основная масса британских трудящихся и значительная часть среднего класса откатывается на уровень, который называется «breadline» - уровень хлеба.

Однако эта война носит и идейный, психоисторический характер, что проявляется в последовательной демонизации низов.

И, тем не менее, никакой сколь-нибудь заметной реакции, никакого ответа на это нет. Это говорит о том, что социальная система функционирует как-то не так, как это привыкли видеть в свое время марксисты и вообще левые.

Я бы хотел кратко взглянуть на проблемы левых в контексте истории капиталистической системы, потому что левое движение – это элемент в истории капиталистического движения. Как известно, не элемент определяет целое, а целое определяет элемент.

Антисистемные движения существуют во всех обществах, но в капиталистическом обществе впервые появляется исключительно важная вещь: возможность проектно-конструкторского подхода к истории, которая оформляется в середине XVIII века по целому ряду причин. Эта проектная деятельность начинает развиваться и порождает первый левый проект – якобинский. Он вырастает совершенно из разных источников: иллюминатства, масонства, классовых противоречий. И весь период 1789 – 1848 годов, названный Хобсбаумом «эпохой революций», представляет собой в разной степени реализацию левого проекта в тех или иных его формах.

Но к середине XIX века «эпоха революций» заканчивается, а масонство огосударствляется, на чем заканчивается его история, и дальше его можно уже не демонизировать. Происходит и еще одна важная вещь: «опасные классы», которые так хорошо описал в своих романах Эжен Сю, превращаются в рабочие классы, формируя постоянную социальную базу левого движения. В «длинные 50-е годы» XIX века, между европейской революцией 1848 года и реставрацией в Японии (1847-1867 годы), которые очень хорошо уложились между Манифестом Коммунистической партии и первым томом «Капитала», формируется международное рабочее движение и возникают основные межгосударственные противоречия, которые в будущем очень активно будут использоваться левыми движениями. Левые движения будут использовать эти противоречия, а государства будут активно использовать в своих интересах левые движения. То есть возникает тот сгусток, тот кластер, который развяжется уже в последней трети ХХ века.

Интересно, что во второй половине XIX века стратегии левых в разных европейских странах были разными, в зависимости от специфики отношений государства и господствующего класса в этих обществах. Единой левой стратегии не было, потому что разными были общества. Например, во Франции было высокоинституционализированное государство, отделенное от господствующего класса, и поэтому левая стратегия там приняла форму анархизма и синдикализма. В Германии же, наоборот, государство было высокоинституционализированно, но тесно связано с господствующим классом, отсюда возникла стратегия, связанная с захватом государства, то есть социал-демократия. Наиболее странным случаем была Великобритания, где возникло слабо институционализированное государство, отделенное от господствующего класса, - отсюда лейбористское движение. Причем во Франции левые партии создавали профсоюзы, а в Великобритани, наоборот, профсоюзы создавали левые партии.

В начале ХХ века началась новая эпоха революций, только уже не в Европе, а на периферии, в которых победили большевики. И, опять же, победа эта была связана не столько с левым движением, хотя и с ним тоже, а прежде всего со спецификой долгой русской истории.

С одной стороны, на русской почве реализовался якобинский проект, - а, с другой стороны, он реализовался такой властью, которая в течение нескольких столетий последовательно счищала с себя собственность. И когда она счистила ее с помощью контрэлит, возник системный антикапитализм. В немалой степени этому помогло, как это ни парадоксально, отсутствие в России мощного пласта материальной субстанции, характерной для Европы.

В свое время Тихомиров, бывший народоволец, а потом ренегат народовольчества, побывав во Франции, писал, что во французских деревнях он видит такое количество овеществленного труда, что не может представить, какая революция может его смести. И дальше он противопоставлял это России. Наличие «социальной стены» виде овеществленного труда (а ведь капитал – это и есть овеществленный труд, который реализует себя в качестве самовозрастающей стоимости) - это серьезная преграда на пути революции.

В России ее не было.

После победы революции начинаются процессы превращения номенклатуры в «слой для себя», и после 1945 года начинается очень интересный процесс: на Западе возникает корпоратократия как особый слой. У нас, к сожалению, с середины 50-х годов перестали изучать капитализм; мы начали переписывать сначала коммунистов, потом социалистов, потом левых либералов, потом докатились до неолиберальной шпаны вроде Хайека и Поппера, которыми и руководствовались люди, которые в 90-е годы идейно оформляли разграбление России.

Между тем на рубеже 60-70-х годов на Западе произошло очень важное изменение: социальная база левого движения начала исчезать. Это было вызвано с серьезными классовыми изменениями в западном обществе, порожденными, в свою очередь, новыми этапами технико-экономического развития. И, наконец, та неолиберальная революция, - а точнее, контрреволюция, - которая пришла с лицами Тэтчер и Рейгана и которая, по-видимому, закончилась в первые годы XXI века, всерьез подорвала базу левого движения.

Сегодня уже говорилось о беспроектности современного общества. Но что значит беспроектность?

Это означает исчерпание исторического потенциала, включая исчерпание дихотомии левых и правых.

Иногда, наблюдая споры левых и правых (да и наших государственников и либералов), я вспоминаю картину Крамского «Спор Никиты Пустосвята с иерархами церкви», которая висит в Третьяковской галерее. Исторический сюжет связан с тем, что после удаления от власти сторонников Никона у старообрядцев появилась надежда, что их вернут. Был устроен публичный диспут, по итогам которых старообрядцы предполагали занять место никонианцев, а царица Софья предполагала победу иерархов над старообрядцами. В ходе диспута Никита Пустосвят победил иерархов, и ему отрубили голову, - и картина Крамского очень хорошо передает историческое настроение. Вот стоит Никита Пустосвят, вот иерархи, вот Софья, они спорят, - и не чувствуют, что споры их иррелевантны, что скоро придет мальчик с кошачьими усами, разгонит всех их, и начнется абсолютно новая эпоха с абсолютно новыми противоречиями.

Сегодня здесь уже говорилось о футуроархаике, дорога которой вымостил либерализм. Но сам либерализм, по-видимому, будет одной из первых жертв этой футуроархаики.

Когда о ней говорят «новое средневековье», «новые темные века» - это метафора, потому что на самом деле эта футуроархаика развивается на очень мощной высокотехнологичной основе, и в этом заключается ее еще не осознаваемая нами особенность.

Возникающее сейчас общество, - не просто средневековое общество, а что-то невиданное в истории, причем для анализа его нужен классовый подход, хотя оно развивается сейчас по логике разложения классового социума.

Когда мы говорим о стратегии на будущее, эта стратегия вроде бы направлена против капитализма, - но дело в том, что верхушка современного капиталистического мира сама, своими руками демонтирует капиталистическую систему. И в этом отношении демонтажники оказываются в одной компании с верхушкой разрушаемой ими капиталистической системы.

Выработка стратегии в ситуации, когда система рушится, очень сложна, и у меня нет ответа на вопрос о том, какой будет эта стратегия. Но то, что она не будет левой, мне представляется совершенно очевидным.

Дарья Александровна Митина, секретарь Объединенной коммунистической партии России:

- Хотела бы начать с того, же, с чего начал Александр Владимирович Бузгалин. Взрывной интерес к марксизму в мире представляет собой, как бы парадоксально это ни звучало, непреложный факт. Александр Владимирович говорил о Германии, а я хочу сказать о Великобритании, как о стране, которая наиболее сильно отринула марксизм, наиболее последовательно отказалась от него. Это, наверное, наименее марксистская страна Европы в настоящее время. Тем не менее, в Германии вот уже 5 лет рекорды по тиражности книг удерживает полное собрание сочинений Маркса, - а в Великобритании сборник статей под редакцией нашего ведущего марксоведа Георгия Александровича Багатурии (кстати, многие ли в России знают про него?) выдержал уже несколько переизданий, и сейчас готовится очередное.

Таким образом, интерес к левым идеям очевиден в любой точке планеты, хотя именно нам об этом слышать, может быть, немного странно, потому что Россия из передовой части человечества буквально за 20 лет превратилась в наиболее реакционный уголок планеты. Хотя здесь тоже все относительно: даже наши самые ожесточенные, самые злобные враги, - тот же Анатолий Борисович Чубайс, на семинарах которого мне доводится бывать, - часто оперируют чисто марксистскими категориями. Чубайс, кстати, самым динамичным развивающимся государством называет Вьетнам. Он оперирует действительно марксистской лексикой, потому что либеральной кашей в виде хайеков и мизесов они кормят нас, а сами мыслят в совершенно марксистской парадигме.

Почему же этот интерес остается сугубо теоретическим, почему он не конвертируется в какое-то преобразовательное действие, заметное в мировом масштабе?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим: когда в ХХ веке левое движение достигало пиковых успехов?

Прежде всего, это 1945 год: великая советская победа над фашизмом, рост советского влияния и левого движения по все планете, возникновение социалистического лагеря, под которым мы имеем ввиду отнюдь не только «третий мир». Во Франции коммунисты почти пришли к власти, им не хватило совсем немногого, и в середине 40-ж Коммунистическая партия Франции имела реальные шансы стать правящей. Капиталистический мир, естественно, ответил усилением реакции там, где он мог ответить, а тогда он мог ответить отнюдь не везде (самый яркий пример такой реакции – это маккартизм в самих США).

Следующий пик успеха левого движения – это 60-е годы, когда крушение колониальной системы, деколонизация привела к возникновению целого сонма независимых государств, к великому преобразованию всего мира.

Но что мы с вами видим по итогам этого преобразования? Окончательно ли мир избавился от колониальной зависимости?

Да, с формальной точки зрения, с точки зрения политических институтов эти страны получили независимость.

Однако с экономической точки зрения не вызывает никаких сомнений, что они как существовали, так и существуют в системе глобального разделения труда, и то, что мы сейчас наблюдаем по всему миру – это второй виток колониализма. Происходящее сейчас в Африке и Азии - это просто новое наступление колониализма, причем уже не только де-факто, но и де-юре. Потому что, когда за два года перевороты происходят в трех африканских странах, это представляется уже некоей новой закономерностью.

И рост правых движений, - не праволиберальных, которые безраздельно доминируют сейчас в Евросоюзе и в евро-атлантическом пространстве, а именно правонационалистических движений (Марин Ле Пен во Франции, Хриси Авги в Греции, Йоббик в Венгрии и так далее), - это, в какой-то степени, реакция на новый виток колониализма. То же самое происходит и в остальных странах мира. Ведь левый поворот в Латинской Америке, которым мы так гордимся и который мы приписываем нашему сегменту общества, - это не в собственном виде левый поворот, а всего лишь очередной виток национально-освободительного движения.

Левые и социалистические преобразования в той же Латинской Америке выглядят непоследовательными и половинчатыми именно потому, что это не столько левые преобразования, сколько очередной виток национально-освободительного движения, - может быть, на новом витке спирали исторического развития.

Давайте посмотрим, где в мире управляют коммунистические, социалистические, левые партии, - вне зависимости от того, как они себя называют. Все страны, политическое руководство которых так или иначе связывает себя с левой идеей, являются странами, которые сумели отстоять свой суверенитет и не поддались глобальной либерализации.

Наши оппоненты нам часто говорят, что нельзя быть суверенной страной, имея слабую экономику, - мол, вы сначала экономику постройте, и лишь потом можно будет говорить о суверенитете.

Это совершенно не так!

Страны, которые сберегли свой суверенитет, приумножили его и смогли поэтому в той или иной степени ориентироваться на левые идеи, очень сильно отличаются друг от друга по уровню своего экономического развития.

Возьмите Китай – вторая, как минимум, по своим масштабам экономика мира. Но уже Вьетнам, который за свой суверенитет заплатил кровью и страшной войной, развит заметно меньше. А КНДР гораздо беднее, скажем, Бельгии по уровню личного потребления, - но у нее на порядок больше суверенитета, пусть даже и вынужденного, чем у этой страны, скованной капиталистическими кандалами Евросоюза.

В случае КНДР речь идет о суверенитете, которого далеко не всем удается добиться. В той же Латинской Америке, например, мы тоже видим отсутствие полного суверенитета, потому что все международные экономические организации, создаваемые ее странами, пока что не работают в полную силу.

А вот Куба сохранила свой суверенитет, несмотря на то, что ее экономическое развитие оставляет желать лучшего, несмотря на то, что после распада СССР наша страна ее, по сути дела, бросила и предала. Вспомните, сколько было разговоров о том, что, когда развалится Советский Союз, Куба тут же расстанется со своей независимостью и опять превратится в большой публичный дом США, - как Гаити и некоторые другие страны. Однако ничего подобного не происходит.

Рассматривая Латинскую Америку, надо отметить, что мы, левые, почему-то забываем о такой важной для нас стране, как Эквадор. Мы очень много говорим о Венесуэле и очень мало об Эквадоре.

Может быть, потому, что там меньше внешних признаков левизны?

Да, там нет портретов революционных деятелей на улицах, и там большую роль сохраняет католичество. Но там высочайший уровень партисипативной демократии, «демократии участия», и там функционирует реальное местное самоуправление, совершенно не такое бутафорское, смешное, игрушечное, как у нас. В Эквадоре нет кричащей имущественной поляризации населения – там нет ни сверхбогатых, ни супербедных. И децильный коэффициент там не превышает 10 раз, а не составляет многие десятки раз, как в современной России.

Каждая страна сама ищет свой путь развития и свой выход из тупика глобализации, и взрывной рост популярности правонационалистических партий в Европе – частный случай этого поиска.

Говоря о греческой СИРИЗА, мы не можем предъявлять претензии Ципрасу в связи с тем, что он взял предложенный транш и не пошел на кардинальные преобразования. Его нельзя обвинять в оппортунизме, потому что Греция не в состоянии пока сказать «нет» экономическому диктату. И выбор у греческих левых, несмотря на их политическую победу, небольшой: либо отказаться от сложившегося кабального европейского разделения труда и получить немедленный коллапс экономики и политических крах в качестве результата, либо принять транш и «стать в стойло», - что, собственно, мы и видим, несмотря на весь радикализм СИРИЗА. Более того: если бы на выборах в Греции победила не СИРИЗА, а даже коммунистическая партия или радикально левый блок «Антарсия», перед ними стоял бы точно такой же выбор. И я совершенно не уверена, что они бы сделали выбор, отличный от СИРИЗА.

На мой взгляд, это говорит лишь о том, что Маркс оказался прав в своей ключевой идее: социализм в отдельно взятой стране построить нельзя. И, пока усилия по освобождению от капиталистического ига не будут интернационализированы, глобализированы, - ничего получиться не может. Одна Греция сама по себе ничего не сделает, но вот в союзе с пятью европейскими странами она уже может сделать многое. Условно говоря, если «раскачается» небольшая Исландия, если ее поддержат хотя бы пять стран даже не самого высокого уровня развития, - это будет уже качественный прорыв.

Мы испытали верность этого тезиса Маркса на себе. Сталин отказался от постулата о невозможности построения социализма в одной стране и стал строить социализм в одиночку. Да, сталинский социализм достиг грандиозных успехов, максимально возможных в исторических условиях того времени, но просуществовал не так долго и пал под влиянием внешней конъюнктуры. Можно спорить, каково соотношение внешнего и внутреннего фактора в этом падении, но я не склонна преуменьшать внешний. Да, в значительной степени созданная им система сгнила изнутри, но влияние внешнего фактора было огромным, и мы никуда от глобализации не денемся, тем более в настоящее время.

Причина положения , в котором оказалось левое движение в России сейчас, заключается депролетаризация, маргинализаци и люмпенизации экономики и общества. Вероятно, многие на меня будут обижаться, но я глубоко убеждена в отсутствии с современной России рабочего класса. Не потому, что нет рабочих: они всегда есть как люди, которые производят все блага, за счет которых живет мир. Однако один из самых главных атрибутов класса – это классовое сознание и умение отстаивать классовые интересы, чего сегодня, к сожалению, у российских рабочих нет. И пока оно не появится, левые будут находиться в нынешнем положении.

В 2011-2012 годах, когда наблюдался некий общественный подъем, на который и мы возлагали большие надежды, левые из всех тогдашних сегментов протестной среды проиграли наиболее значительно.

Наши оппоненты говорят, что причина поражения – в сотрудничестве с либералами и во взаимодействии с националистами, однако это совершенно не так. Как уже говорилось, классовое деление давно не абсолютно. И олигархам из КПРФ гораздо теплее и удобнее рядом с Касьяновым и Ходорковским, чем с Тюлькиным и Удальцовым.

Мы проиграли по совершенно иной причине: потому, что движение опиралось на непроизводящие слои общества. Мы с вами все, как бы нам это ни было будет неприятно слышать, в определенном смысле являемся люмпенами, пусть даже и с высоким уровнем потребления. А ведь никогда еще ни один непроизводящий класс не делал ни одной революции.

Да, можно разрушить свою страну силами 30 тысяч люмпенов, как это было в Киеве, - но это не революция, это коллапс и крах. А вот Египет за три года совершил две революции в полном смысле этого слова, потому что движущими силами там были именно производящие слои общества.

Похожие статьи:

Аналитика → Андрей Фурсов - Роковой 2014 год в зеркале истории

Геополитика → Агрессивное женское лицо дипломатии США

Геополитика → Почему Россия не вводит войска на Украину

Аналитика → Андрей Фурсов - Союз либералов и неонацистов

Геополитика → Активная военно-морская стратегия Китая

Мнение редакции может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Благодарим каждого зрителя за внимание к нашему творчеству, за ваши комментарии. - 11143115